Неточные совпадения
— Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком. Около десяти часов вечера она пришла
в себя; мы
сидели у
постели; только что она открыла глаза, начала звать Печорина. «Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)», — отвечал он, взяв ее за руку. «Я умру!» — сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головкой и отвернулась к стене: ей не хотелось умирать!..
Мери
сидела на своей
постели, скрестив на коленях руки; ее густые волосы были собраны под ночным чепчиком, обшитым кружевами; большой пунцовый платок покрывал ее белые плечики, ее маленькие ножки прятались
в пестрых персидских туфлях.
— Я сама, — говорила Наталья Савишна, — признаюсь, задремала на кресле, и чулок вывалился у меня из рук. Только слышу я сквозь сон — часу этак
в первом, — что она как будто разговаривает; я открыла глаза, смотрю: она, моя голубушка,
сидит на
постели, сложила вот этак ручки, а слезы
в три ручья так и текут. «Так все кончено?» — только она и сказала и закрыла лицо руками. Я вскочила, стала спрашивать: «Что с вами?»
При входе Сони Разумихин, сидевший на одном из трех стульев Раскольникова, сейчас подле двери, привстал, чтобы дать ей войти. Сначала Раскольников указал было ей место
в углу дивана, где
сидел Зосимов, но, вспомнив, что этот диван был слишком фамильярноеместо и служит ему
постелью, поспешил указать ей на стул Разумихина.
— А чудаковат у тебя дядя, — говорил Аркадию Базаров,
сидя в халате возле его
постели и насасывая короткую трубочку. — Щегольство какое
в деревне, подумаешь! Ногти-то, ногти, хоть на выставку посылай!
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия
сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет
в городе все более видную роль. Снова
в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою
постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
Через час он
сидел в маленькой комнатке у
постели, на которой полулежал обложенный подушками бритоголовый человек с черной бородой, подстриженной на щеках и раздвоенной на подбородке белым клином седых волос.
Лидия
сидела на
постели; обняв одной рукой Варвару, она заставляла ее нюхать что-то из граненого флакона, огонь лампы окрашивал флакон
в радужные цвета.
Он медленно разделся до ночного белья, выпил еще вина и,
сидя на
постели, почувствовал, что возобновляется ощущение зреющего нарыва, испытанное им
в Женеве.
Он продолжал шагать и через полчаса
сидел у себя
в гостинице, разбирая бумаги
в портфеле Варвары. Нашел вексель Дронова на пятьсот рублей, ключ от сейфа, проект договора с финской фабрикой о поставке бумаги, газетные вырезки с рецензиями о каких-то книгах, заметки Варвары. Потом спустился
в ресторан, поужинал и, возвратясь к себе, разделся, лег
в постель с книгой Мережковского «Не мир, но меч».
— Не знаю, — откликнулся Дронов и замолчал, но,
сидя на
постели уже
в ночном белье и потирая подбородок, вдруг и сердито пробормотал...
Размахивая шляпой, он указал ею на жандарма; лицо у него было серое, на висках выступил пот, челюсть тряслась, и глаза, налитые кровью, гневно блестели. Он
сидел на
постели в неудобной позе, вытянув одну ногу, упираясь другою
в пол, и рычал...
Минут через десять Штольц вышел одетый, обритый, причесанный, а Обломов меланхолически
сидел на
постели, медленно застегивая грудь рубашки и не попадая пуговкой
в петлю. Перед ним на одном колене стоял Захар с нечищеным сапогом, как с каким-нибудь блюдом, готовясь надевать и ожидая, когда барин кончит застегиванье груди.
Он встал с
постели, прошелся раза три по комнате, заглянул
в гостиную: Штольц
сидит и пишет.
— Да вот не хочет лечь
в постель, а так,
сидя, только себя изнуряет.
В этом же кабинете, на мягком и тоже истасканном диване,
стлали ему и спать; он ненавидел этот свой кабинет и, кажется, ничего
в нем не делал, а предпочитал
сидеть праздно
в гостиной по целым часам.
Но, однако ж, кончилось все-таки тем, что вот я живу, у кого — еще и сам не знаю; на досках постлана мне
постель, вещи мои расположены как следует, необходимое платье развешено, и я
сижу за столом и пишу письма
в Москву, к вам, на Волгу.
Венецианские граждане (если только слово «граждане» не насмешка здесь) делали все это; они
сидели на бархатных, но жестких скамьях, спали на своих колючих глазетовых
постелях, ходили по своим великолепным площадям ощупью,
в темноте, и едва ли имели хоть немного приблизительное к нынешнему, верное понятие об искусстве жить, то есть извлекать из жизни весь смысл, весь здоровый и свежий сок.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или
сидя на
постели у себя
в каюте, читать книгу. Ходил он
в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля,
в которого не верил.
Китайцы
в домах у себя имеют мебель, столы, кресла,
постели, табуреты, скамеечки и проч., тогда как прочие три народа
сидят и обедают на полу.
В разгоряченном мозгу Половодова мелькнула взбалмошная мысль, и он решительно позвонил у подъезда заплатинского дома. Виктор Николаич был уже
в постели и готовился засыпать, перебирая
в уме последние политические известия; и полураздетая Хиония Алексеевна
сидела одна
в столовой и потягивала херес.
На
постели сидел Смердяков все
в том же своем халате.
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго
сидела с ним
в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась
в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла
в постель,
в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
Она бросалась
в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате, падала
в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась
в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала с ним
в комнату мужа, бросила его да стол, и бросилась
в свою комнату, упала
в кресла,
сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она побежала
в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
Одиноко
сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не сводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился
в своей пещере. Уже сделал себе и дощатый гроб,
в который ложился спать вместо
постели. Закрыл святой старец свою книгу и стал молиться… Вдруг вбежал человек чудного, страшного вида. Изумился святой схимник
в первый раз и отступил, увидев такого человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу уродливое его лицо.
Только уже совсем вечером, когда все улеглись и
в лампе притушили огонь, с «дежурной кровати», где спал Гюгенет, внезапно раздался хохот. Он
сидел на кровати и хохотал, держась за живот и чуть не катаясь по
постели…
Я поднялся на своей
постели, тихо оделся и, отворив дверь
в переднюю, прошел оттуда
в гостиную… Сумерки прошли, или глаза мои привыкли к полутьме, но только я сразу разглядел
в гостиной все до последней мелочи. Вчера не убирали, теперь прислуга еще не встала, и все оставалось так, как было вчера вечером. Я остановился перед креслом, на котором Лена
сидела вчера рядом со мной, а рядом на столике лежал апельсин, который она держала
в руках.
Галактион накинул халат и отправился
в контору, где временно помещен был Харитон Артемьич. Он
сидел на кровати с посиневшим лицом и страшно выкаченными глазами. Около него была одна Харитина. Она тоже только что успела соскочить с
постели и была
в одной юбке. Плечи были прикрыты шалью, из-под которой выбивалась шелковая волна чудных волос. Она была бледна и
в упор посмотрела на Галактиона.
Сидя на краю
постели в одной рубахе, вся осыпанная черными волосами, огромная и лохматая, она была похожа на медведицу, которую недавно приводил на двор бородатый, лесной мужик из Сергача. Крестя снежно-белую, чистую грудь, она тихонько смеется, колышется вся...
Мать,
сидя в углу на
постели, хрипло вздохнула...
Помню, был тихий вечер; мы с бабушкой пили чай
в комнате деда; он был нездоров,
сидел на
постели без рубахи, накрыв плечи длинным полотенцем, и, ежеминутно отирая обильный пот, дышал часто, хрипло. Зеленые глаза его помутнели, лицо опухло, побагровело, особенно багровы были маленькие острые уши. Когда он протягивал руку за чашкой чая, рука жалобно тряслась. Был он кроток и не похож на себя.
Был тихий летний вечер. Дядя Максим
сидел в саду. Отец, по обыкновению, захлопотался где-то
в дальнем поле. На дворе и кругом было тихо; селение засыпало,
в людской тоже смолк говор работников и прислуги. Мальчика уже с полчаса уложили
в постель.
В этот вечер она решилась остаться у
постели ребенка подольше, чтобы разъяснить себе странную загадку. Она
сидела на стуле, рядом с его кроваткой, машинально перебирая петли вязанья и прислушиваясь к ровному дыханию своего Петруся. Казалось, он совсем уже заснул, как вдруг
в темноте послышался его тихий голос...
Дня через два, когда я не лежал уже
в постели, а
сидел за столиком и во что-то играл с милой сестрицей, которая не знала, как высказать свою радость, что братец выздоравливает, — вдруг я почувствовал сильное желание увидеть своих гонителей, выпросить у них прощенье и так примириться с ними, чтоб никто на меня не сердился.
Она повела нас
в горницу к дедушке, который лежал на
постели, закрывши глаза; лицо его было бледно и так изменилось, что я не узнал бы его; у изголовья на креслах
сидела бабушка, а
в ногах стоял отец, у которого глаза распухли и покраснели от слез.
Когда я проснулся, было уже очень поздно, одна свечка горела около моей кровати, и
в комнате
сидели наш домашний доктор, Мими и Любочка. По лицам их заметно было, что боялись за мое здоровье. Я же чувствовал себя так хорошо и легко после двенадцатичасового сна, что сейчас бы вскочил с
постели, ежели бы мне не неприятно было расстроить их уверенность
в том, что я очень болен.
С самой искренней досадой
в душе герой мой возвратился опять
в кабинет и там увидел, что доктор не только не спал, но даже
сидел на своей
постели.
Но все это я помню как сквозь сон, как
в тумане, и милый образ бедной девочки мелькал передо мной среди забытья, как виденье, как картинка; она подносила мне пить, оправляла меня на
постели или
сидела передо мной, грустная, испуганная, и приглаживала своими пальчиками мои волосы.
Евгений Константиныч проснулся довольно поздно, когда на фабрике отдали свисток к послеобеденным работам.
В приемных комнатах господского дома уже толклись с десяти часов утра все главные действующие лица. Платон Васильич с пяти часов утра не выходил с фабрики, где ждал «великого пришествия языков», как выразился Сарматов. Прейн
сидел в спальне Раисы Павловны, которая, на правах больной, приняла его, не вставая с
постели.
Она
сидела на краю
постели, руки крепко зажаты
в коленях.
На другой день, когда я, отдохнув немного днем, приготовилась опять
сидеть в креслах у
постели матушки, твердо решившись
в этот раз не засыпать, Покровский часов
в одиннадцать постучался
в нашу комнату.
Но все-таки большую часть времени ему приходится оставаться одному. Он
сидит в кресле и чувствует, как жизнь постепенно угасает
в нем. Ему постоянно дремлется, голова
в поту. Временами он встает с кресла, но дойдет до
постели и опять ляжет.
Семь часов вечера. Чудинов лежит
в постели; лицо у него
в поту;
в теле чувствуется то озноб, то жар; у изголовья его
сидит Анна Ивановна и вяжет чулок.
В полузабытьи ему представляется то светлый дух с светочем
в руках, то злобная парка с смердящим факелом. Это — «ученье», ради которого он оставил родной кров.
Жилище батарейного командира, которое указал ему часовой, был небольшой 2-х этажный домик со входом с двора.
В одном из окон, залепленном бумагой, светился слабый огонек свечки. Денщик
сидел на крыльце и курил трубку. Он пошел доложить батарейному командиру и ввел Володю
в комнату.
В комнате между двух окон, под разбитым зеркалом, стоял стол, заваленный казенными бумагами, несколько стульев и железная кровать с чистой
постелью и маленьким ковриком около нее.
Подушка у меня вся
в слезах; и наяву-то не могу опомниться;
сижу на
постели, а сама плачу, так и заливаюсь, плачу.
Я не отвечал ему и притворился спящим. Если бы я сказал что-нибудь, я бы заплакал. Когда я проснулся на другой день утром, папа, еще не одетый,
в торжковских сапожках и халате, с сигарой
в зубах,
сидел на
постели у Володи и разговаривал и смеялся с ним. Он с веселым подергиваньем вскочил от Володи, подошел ко мне и, шлепнув меня своей большой рукой по спине, подставил мне щеку и прижал ее к моим губам.
— Сначала я ее, — продолжала она, — и не рассмотрела хорошенько, когда отдавала им квартиру; но вчера поутру, так, будто гуляя по тротуару, я стала ходить мимо их окон, и вижу:
в одной комнате
сидит адмиральша, а
в другой дочь, которая, вероятно, только что встала с
постели и стоит недалеко от окна
в одной еще рубашечке, совершенно распущенной, — и что это за красота у ней личико и турнюр весь — чудо что такое!
Егор Егорыч немножко соснут; с ними это бывает; они и прежде всегда были, как малый ребенок! — успокаивал ее тот, и дня через два Егор Егорыч
в самом деле как бы воспрянул, если не телом, то духом, и, мучимый мыслью, что все эти дни Сусанна Николаевна
сидела около его
постели и скучала, велел взять коляску, чтобы ехать
в высившиеся над Гейдельбергом развалины когда-то очень красивого замка.
Одним утром она, по обыкновению, собралась встать с
постели и не могла. Она не ощущала никакой особенной боли, ни на что не жаловалась, а просто не могла встать. Ее даже не встревожило это обстоятельство, как будто оно было
в порядке вещей. Вчера
сидела еще у стола, была
в силах бродить — нынче лежит
в постели, «неможется». Ей даже покойнее чувствовалось. Но Афимьюшка всполошилась и, потихоньку от барыни, послала гонца к Порфирию Владимирычу.
Иной не может заснуть, встанет и
сидит часа полтора на
постели, склонив свою голову
в колпаке, как будто о чем-то думает.